Из-за навязчивой рекламы на narod.ru перевёл свой сайт на другой хостинг (esy.es):

Это, по-моему, третья моя беседа с философом Федором Гиренком:

http://www.ng.ru/ng_exlibris/2018-03-29/10_928_girenok.html

И размышление о новом ФГОС:

https://litrossia.ru/item/10915-predel-prochnosti

В последнее время в силу некоторых жизненных обстоятельств я редко пишу и еще реже публикуюсь, но вот небольшое эссе "Нерукотворный кенотаф":

https://litrossia.ru/item/10809-mikhail-bojko-nerukotvornyj-kenotaf-iz-zapisnoj-knizhki-byvshego-literaturnogo-kritika

– Успешно себя реализуют как биографы Алексей Варламов, Дмитрий Быков, Захар Прилепин. Пять лет назад вы высоко ценили творчество Захара…

– А сейчас ситуация такова, что я не хочу ни единого слова потратить на Прилепина! Так как любое упоминание – даже очень негативное – всё равно работает на медийный образ.

– И кто же в таком случае по-вашему занимает трон ведущего российского прозаика?

– Есть писатели, которые мне любопытны – Снегирёв, Сенчин, Терехов, чьи книги я в любом случае покупаю и читаю

Михаил Бойко. Твин Пикс и Венера в мехах. Алгософия, семиотика, психопатология.

– М.: Летний сад, 2017. – 128 с. ISBN 978-5-98856-288-7

Алгософ Михаил Бойко (р. 1979), в прошлом – литературный критик и сотрудник «НГ-EL», написал на этот раз о мире «Твин Пикс» режиссера Дэвида Линча. Его семиотические, культурологические, психологические и постструктуралистские отмычки с легкостью вспарывают символы, индексы и иконические знаки экранной вселенной. Во второй части Бойко со свойственным ему экстазом аналитика похожим образом разбирает свою любимую «Венеру в мехах» Захер-Мазоха и пять ее экранизаций. Впрочем, обе части связаны не только методологией разбора, но и общим диагнозом персонажей: «Можем предположить, что темная сторона психики Лоры отщепляется именно для того, чтобы она могла галлюцинаторно реализовывать свои мазохистские фантазии». Разумеется, Бойко также уделяет много внимания боли и ее конкретным аватарам в упомянутых произведениях. Читатель скорее всего получит от книги именно такое синтетическое удовольствие напополам с болью. Чего автор, видимо, и добивался.

http://www.ng.ru/ng_exlibris/2017-11-16/9_912_5books.html

Для меня это самое загадочное и прекрасное здание в Дзержинске (Учебный пер., 3А), хотя представляю, какой ад жить в таком доме для жильцов. На днях нашел в нашем "Вестнике краеведов" (№ 8) фрагмент об этом доме:

«В том же 1930 году, вскоре после школы, завершилось строительство еще одного очень примечательного здания, возле которого и сейчас нередко можно встретить гостей Дзержинска, интересующихся эпохой строительства социализма. Это бывшее общежитие студентов рабфака, вуза, втуза и учащихся школы ФЗУ. Оно интересно не только своей оригинальной архитектурой, но и как типичное здание дома-коммуны.

В декабре 1929 года вышло постановление о строительстве городов и посёлков с максимальным обобществлением быта. При планировке домов для такого города предполагалось, что бытом, воспитанием детей и отдыхом жильцов вне дома займется общество. Сама же жизнь обитателей домов-коммун подчинялась бы правилам внутреннего распорядка и находилась бы под постоянным общественным контролем. Утверждалось, что дом-коммуна избавит женщину от рабского труда и станет школой коллективного быта. В нём не планировались отдельные кухни, поскольку все питались бы в общей столовой. Предполагались и прачечная, зал для общих собраний, другие удобства. По такому социалистическому принципу «в опытном образце в Дзержинске» правительство планировало организовать жилищное строительство. Возводить дома-коммуны планировалось ёмкостью до 1000 жителей каждый, без индивидуальных квартир, но со всеми культурно-бытовыми учреждениями. Поначалу под них отводилось 25% строящегося жилья. В это число попало и здание общежития.

Этот дом-коммуна был скомпонован из двух жилых корпусов, соединённых по второму и третьему этажам остеклёнными переходами. Такое архитектурное решение создавало любопытную объёмно-пространственную композицию. Размещение жилых корпусов параллельно, но со значительным отдалением друг от друга позволило придать их пространственной характеристике большую объёмность и выразительность, в том числе и прилегающей территории, на которой предполагались площадки для отдыха и спорта, газоны. Стилистические черты конструктивизма этого дома обогащает полукруглая пластика фасадов с квадратными колоннами при входе, задающими обоим корпусам дополнительную выразительность.

Строительство домов-коммун не стало массовым. И не потому что у них было немало недостатков. Полное обобществление быта трудящихся в том же 1930 году ЦК ВКП(б) признал вредным. Социалистические начала в организации быта должны были проявляться в развёртывании общественного обслуживания, то есть в строительстве бань, фабрик-кухонь, детских учреждений и т.д. В этом направлении и шёл дальнейший рост нашего города. Сегодня сохранившиеся в первоначальном виде здание студенческого общежития, построенное в 1930 году, находится в плачевном состоянии и требует хорошего ремонта. Но если оно и в неприглядном виде привлекает внимание многих, то его благопристойный вид, несомненно мог бы стать ещё одной популярной достопримечательностью нашего города, примером бережного отношения с памятникам зодчества» (Вячеслав Сафронов. Дзержинск. Первые дома // Вестник краеведов. Выпуск № 8. Дзержинск, 2015. С. 20–21)

P.S. Фотографии сделаны мной, но несколько лет назад – в 2012 и 2014 годах.

Глеб Коломиец в свежем номере авангардного журнала "Слова" дал очень интересную двуязычную рецензию на "Введение в алгософию". Пожалуй, он там отметил кое-какие важные вещи, которые от меня самого ускользнули.

Путешествие в мир боли (рецензия на книгу М. Бойко) / Journey into the world of pain (review of the book by M. Boyko)

(рецензия на книгу: Бойко М.Е. Боль: Введение в алгософию. Tractatusalgosophicus: Монография. – М.: Летний сад, 2016. – 152 с.)

«В ведение в алгософию», по словам автора, представляет собой попытку если не выразить, то хотя бы намекнуть на «индивидуальный опыт боли», который вмещает в себя жизнь человека и конституирует особого рода мудрость – алгософию. Это «болемудрие», по мнению автора, не имеет соответствий в мире логических форм и языка. Поэтому выбор формы в случае этой книги интересен сам по себе. Трактат становится если не деянием или криком (что ещё может выражать «индивидуальный опыт боли»?), то, во всяком случае, их заместителем. Это, на мой взгляд, и смело, и необычно, и редко; это подогревает интерес при чтении, порождает приятное предвкушение – что там, за следующим поворотом, на следующей странице?

Трактат состоит из 13 глав, каждая из которых дает разноплановые перспективы феномена боли – который отбрасывает свою тень и в сферу образования значений, и в содержание литературы, и в психику, и в экзистенцию человека. Автор прослеживает причудливые изгибы следа боли в культуре и индивидуальной жизни, контекст и темы меняются, не быстро и не медленно – как подавляющий русских пейзаж за окном плацкартного вагона – однако, в этой многомерной проекции, на мой взгляд, все-таки можно выделить центр, стержневой момент книги. Это тема глубинной связи боли и реальности. «Даже отрицая реальность мира мы не склонны отрицать реальность болевых ощущений». Боль – это реальность, реальное само по себе, или, во всяком случае, единственное доступное человеку проявление реального. Эта мысль в разных формах проявляется на страницах книги и служит своего рода рефреном, управляющим музыкальным развитием трактата, его движением.

Движение это, склонное к такой же неспешной изменчивости, как и темы книги, любопытно само по себе. Начиная с искреннего, интимного введения, автор приближается к территории историко-философских штудий (глава «Фундаментальная асимметрия боли и удовольствия). В какую-то минуту текст уже готов стать своего рода диссертацией, но затем тон вновь меняется, от сопоставлений и комментирования автор переходит к обобщениям и умозрениям – собственно «трактатная» составляющая трактата (Глава «Боль как отдельная реальность» и далее). Следующая перемена открывает окна в сферу изобретения методов – алгософия становится основанием для разного рода практик – в частности психотерапевтической и литературно-критической (завершающие главы книги).

Эти интересные движения повествования формируют своего рода эстетический рисунок, производят эффект, который легко ощутить, но трудно поименовать. Возможно, здесь отзывается заявленная в начале текста тема невыразимости индивидуального опыта боли. Эстетика алгософии, похоже, наделена такими же мистическими свойствами, как и сам её предмет. Однако, присутствие её очевидно (во всяком случае, для меня), и это добавляет ещё одно измерение к опыту чтения трактата.

Прослеживая внутренние трансформации книги, можно натолкнуться на ещё одну ценную мысль – в этих метаморфозах отражается постоянная борьба с соблазном превратить алгософию в теорию, сделать то, от чего автор зарекался в самом начале – произвести на свет связную интеллектуальную схему. Думаю, многие согласятся с тем, что это искушение зачастую может приобретать чрезвычайную силу, силу почти маниакального импульса. Мы находимся в культуре, которая, несмотря на свои глубоко иррациональные корни, заражена требованием связности, подотчетности, последовательности, подконтрольности. Все сказанное может быть использовано против нас, противоречия недопустимы, всякое действие должно иметь план, с которым его можно сверить. Поэтому неявное бунтарское содержание книги М. Бойко, её контркультурный подтекст, заключается как раз в том, что автор все-таки удерживается от создания «теории». Не раз подвергшись опасности превратиться в философию или психологию боли (или, может быть, даже историю философии боли), «Алгософия» всё-таки остается алгософией, и в этом заключается её большая победа.

________________________________________

Review of:
Pain: Introduction to algosophy.
Tractatus algosophicus
by Boyko M.
2016

According to the author , "Introduction to algosophy", is an attempt to express or at least to hint at the "individual experience of pain", which encompasses human life and constitutes a special kind of wisdom - algosophy. This kind of "painful wisdom" has no correspondence in the realm of logical forms and language. So the choice of the form in the case of this book is interesting as the mere fact. Treatise become some kind of an act or a cry (what else can express "individual experience of pain?")or at least their analogue. This is bold, unusual and rare; it stirs interest in reading, creates a pleasant anticipation – what will be there, around the next corner, on the next page?

The treatise consists of 13 chapters, each of which gives the diverse perspectives of the phenomenon of pain - which casts its shadow in the spheres of generation of meanings, the content of the literature, in psyche and in human existence in general. The author traces the intricate curves of the trace of pain in culture and individual life. The book’s context and themes constantly change – like depressant Russian landscape outside second-class car window – however, in this multi-dimensional projection, in my opinion, it is still possible to allocate the center, pivotal point of the book. This is a topic of deep connection between pain and reality. "Even while denying the reality of the world we are not inclined to deny the reality of pain." Pain is the reality, the real itself or at least the only manifestation of the real available to a person. This idea appears in various forms in the pages of the book and serves as a sort of refrain, managing musical development of the treatise, its movement.

This movement, prone to a slow variation, as the themes of the book, is interesting in itself. Starting with the sincere, intimate introduction, the author approaches territory of historical and philosophical studies (chapter "The fundamental asymmetry of pain and pleasure”). At some moment the text is ready to become a kind of thesis, but then the tone changes again: from comparisons and comments the author goes to generalizations and speculations (Chapter "Pain as a separate reality" and etc.). Next change opens a window into the realm of invention of methods – there algosophy stands as the basis for all sorts of practices – for therapy and literary criticism in particular (final chapters of the book).
These interesting movements of the narrative form a kind of aesthetic pattern, they produce an effect that is easy to feel, but hard to name. Aesthetics of algosophy seem endowed with the same mystical properties, as pain itself. However, its presence is obvious (at least to me), and it adds another dimension to the experience of the reading.

While tracing the internal transformation of the book, a reader can come across another valuable idea – the book’s metamorphoses reflects a constant struggle with the temptation to turn algosophy in a theory, to do the thing from which the author renounced himself the very beginning – to produce a coherent intellectual scheme. I think many would agree that this temptation can often acquire an extraordinary power, the power of almost maniacal impulse. We live in a culture that, despite its deeply irrational roots, is infected with the requirement of coherence, accountability and consistence. Everything we say could be used against us, the contradictions are not allowed, any action must have a plan with which it can be compared. Therefore, implicit rebellious content of the book, its countercultural connotation, lie precisely in the fact that the author still resisted the temptation of "theory" production. "Algosophy" still remains to be a wisdom, not a theory, and this is a great victory.

- Gleb Kolomiets

http://slova.name/slova-16/puteshestvie-v-mir-boli-retsenziya-na-knigu-m-boyko-journey-into-the-world-of-pain-review-of-book-by-m-boyko.html